Неточные совпадения
Что означало это битье себя по
груди по этому месту и на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей
груди, «с того места
груди» позор, который он носил на ней и который так
давил его совесть.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не за свое дело сложил голову. Это был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь
давила их,
давила — пока продавила
грудь.
Скучно; скучно как-то особенно, почти невыносимо;
грудь наливается жидким, теплым свинцом, он
давит изнутри, распирает
грудь, ребра; мне кажется, что я вздуваюсь, как пузырь, и мне тесно в маленькой комнатке, под гробообразным потолком.
Прошло несколько секунд молчания; князь как будто силился и не мог выговорить, точно ужасная тяжесть
давила ему
грудь.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало
давить меня в
груди и захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду: на глазах показались слезы, и мне стало легче.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила,
давит ей на плечи и
грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
Она говорила, а гордое чувство все росло в
груди у нее и, создавая образ героя, требовало слов себе, стискивало горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела в этот день и что
давило ей голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и чистого, в один огонь, ослеплявший ее своим чистым горением…
Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное, в крови и страх холодной глыбой ложился на
грудь,
давил ее. Глазам было больно.
Все это — цвета, блески, звуки и запахи —
давило на глаза, вторгалось вместе с дыханием в
грудь и наполняло опустошенное сердце неподвижной, пестрой мутью унылой боязни.
Думаешь-думаешь, да и заплачешь тихонько с тоски,
давя в
груди слезы, и нейдут на ум вокабулы.
Наконец, он блуждающей и нетвердой рукой нащупал на
груди свою ладонку и начал рвать ее с себя, точно и та была ему в тягость, беспокоила,
давила его.
— Вот именно чувствительность! Все меня, знаешь,
давит, и в
груди как кол, и я ночью сажусь и долговременно не знаю о чем сокрушаюсь и плачу.
Мысли являлись откуда-то со стороны и снизу, кружились, точно мухи, исчезали, не трогая того, что скипелось в
груди мёртвою тяжестью и больно
давило на сердце, выжимая тугие слёзы.
Одета она была до наивности пестро и плохо: красная сетка покрывала ее волосы, платье из полинялого голубого атласа
давило ей
грудь, толстые шведские перчатки восходили до острых локтей; да и где ж было ей, дочери какого-нибудь бергамского пастуха, знать, как одеваются парижские камелии!
Уже ни ласковым, ни милым, ни даже сном не казалось ей все окружающее: оно как кошмар
давило ей
грудь неподвижным, мертвенным бременем; оно как будто и упрекало ее, и негодовало, и знать про нее не хотело…
Ноющая тоска, тяжкое предчувствие, овладевшее им в то время еще, как он выходил из избы,
давили ему
грудь и стесняли дыхание: точно камень привешивался к сердцу и задерживал его движение.
Пантелей ушел на смену и потом опять вернулся, а Егорушка все еще не спал и дрожал всем телом. Что-то
давило ему голову и
грудь, угнетало его, и он не знал, что это: шепот ли стариков или тяжелый запах овчины? От съеденных арбуза и дыни во рту был неприятный, металлический вкус. К тому же еще кусались блохи.
Бывало, забыв лекции и тетради, сидит он в невеселой гостиной осининского дома, сидит и украдкой смотрит на Ирину: сердце в нем медленно и горестно тает и
давит ему
грудь; а она как будто сердится, как будто скучает, встанет, пройдется по комнате, холодно посмотрит на него, как на стол или на стул, пожмет плечом и скрестит руки; или в течение целого вечера, даже разговаривая с Литвиновым, нарочно ни разу не взглянет на него, как бы отказывая ему и в этой милостыне; или, наконец, возьмет книжку и уставится в нее, не читая, хмурится и кусает губы, а не то вдруг громко спросит у отца или у брата: как по-немецки"терпение"?
Он задыхался: восторг, но восторг безотрадный и безнадежный,
давил и рвал его
грудь.
Илья держал письмо в руке и чувствовал себя виноватым пред Олимпиадой, грусть и жалость сжимали ему
грудь и
давили горло.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её,
давить на своей
груди и слушать треск её тонких костей.
Гаврило. Куда она? Что с ней? Бедная она, бедная. Вот и с отцом, с матерью живет, а сирота сиротой! Все сама об своей головушке думает. Никто в ее сиротское, девичье горе не войдет. Уж ее ль не любить-то. Ох, как мне грудь-то больно, слезы-то мне горло
давят. (Плачет).
Чувство одиночества и тоска
давили ему
грудь.
— О, господи! — испуганным шепотом произнес он, чувствуя, что страх
давит ему горло и не дает дышать. — Наташа! Как же? Ведь ему —
грудь надо? Что ты это!
Он был рад предложению; он не мог бы теперь идти к себе один, по улицам, в темноте. Ему было тесно, тягостно жало кости, точно не по улице он шёл, а полз под землёй и она
давила ему спину,
грудь, бока, обещая впереди неизбежную, глубокую яму, куда он должен скоро сорваться и бесконечно лететь в бездонную, немую глубину…
Афонька приподнялся, заговорил вздор, почесал в голове и захрапел громче прежнего; а покойник, как будто бы рассердись за мою попытку, заскрипел зубами и, продолжая одной рукой
давить мне
грудь, схватил другою за горло, стиснул: вся кровь бросилась мне в голову, в глазах потемнело — и я обеспамятел.
Он попытался удержать себя, закрыл рукою рот, но смех
давил ему
грудь и шею, и рука не могла закрыть рта.
Не может быть! Не может быть! Она жива. Она только ранена. Помогите! Помогите! Я кричу, но звука не слышно. Только какое-то клокотание в
груди душит и
давит меня, и розовая пена клубится на моих губах. Он убил и меня.
Каждый раз, как голос Никиты Федорыча раздавался громче, бледное личико ребенка судорожно двигалось; на нем то и дело пробегали следы сильного внутреннего волнения; наконец все тело ее разом вздрогнуло; она отскочила назад, из глаз ее брызнули в три ручья слезы; ухватившись ручонками за
грудь, чтобы перевести дыхание, которое
давило ей горло, она еще раз окинула сени с видом отчаяния, опустила руки и со всех ног кинулась на двор.
Марья Дми<тревна>. Послушай! Что
давит мне
грудь?
Словно две зари души красной девицы, — промолвила, смеясь, Катерина, — одна, что первым стыдом лицо разрумянит, как впервинки скажется в
груди одинокое девичье сердце, а другая, как забудет первый стыд красная девица, горит словно полымем,
давит девичью
грудь и гонит в лицо румяную кровь…
Время ползло медленно, точно тяжёлый воз в гору, иногда оно как будто совсем останавливалось, и Николай чувствовал тяжесть в
груди, она
давила все мысли, внушая желание уйти куда-нибудь, спрятаться.
Он сидит, охваченный глухой и тяжёлой злобой, которая
давит ему
грудь, затрудняя дыхание, ноздри его хищно вздрагивают, а губы искривляются, обнажая два ряда крепких и крупных жёлтых зубов. В нём растёт что-то бесформенное и тёмное, красные, мутные пятна плавают пред его глазами, тоска и жажда водки сосёт его внутренности. Он знает, что, когда он выпьет, ему будет легче, но пока ещё светло, и ему стыдно идти в кабак в таком оборванном и истерзанном виде по улице, где все знают его, Григория Орлова.
Но я стенал про себя, и стоны
давил в
груди даже от Лукерьи.
А она ещё просит, на колена села ему, он схватил её за
грудь и
давит; кричит она — господи! — а он её за горло да на стол и опрокинул; тут я испугалась да к хозяину, а он говорит — ну их ко псам!
Андрей. Да-с, об чем плакать? Это точно-с: плакать уж нечего, поздно!.. Только вот что-с, вы уезжайте скорей, скорей, говорю вам!.. И ради бога, ради самого бога, чтобы ничего промеж вами на глазах моих!.. Потому я еще люблю вас, с собою не совладаю и могу быть страшен. Я убью вас, его — ко мне уж давно к горлу подступает и
грудь давит! Я дом зажгу и сам в огонь брошусь!.. Ради бога, пожалейте вы меня и себя… Собирайтесь — и бог с вами! Прощайте!
Свежее воспоминание о сцене, разыгравшейся вечером в «кружке», воспоминание об этих взглядах и улыбках, об этом безмолвном, но уничтожающем презрении
давило ему
грудь, истерическими спазмами душило горло и словно железными тисками стягивало голову.
— Ах, Наташа! Наташа! Бедовая головушка! И зачем только я послушалась тебя! — шепчет беззвучно девочка, и тяжелая тоска камнем
давит ей
грудь.
Гусев возвращается в лазарет и ложится на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно. В
груди давит, в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез в печь и парится в ней березовым веником. Спит он два дня, а на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
— Ваша правда, — отвечал атаман разбойников, — я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел в будущих существованиях. Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою жизнь от грехов, которые
давят меня, как скала, наваленная мне на
грудь. И Пантака сказал...
Ночью я не могла спать. Что-то большое и тяжелое
давило мне
грудь. Мне казалось, что какая-то громадная птица с лицом новой мамы летает по комнате, стараясь меня задеть своими крыльями.
Давно-давно уже не было спокойного сна и светлых снов. Тяжелые кошмары приходили по ночам и
давили Кате
грудь, и душной подушкой наваливались на лицо.
Ноги сводит,
грудь давит, живот втягивает, главное, в сердце такая боль, что хуже и быть не может.
— Мне и так хорошо… оставьте… я больше не могу дышать…
грудь давит… мысли путаются… я холодею… вот она… последняя минута.
— C'est èa! [Вот именно! (фр.).] — подтвердила мать и громко перевела дух — корсет
давил ей
грудь и щеки стали иссиня-красные.
Унтер-офицер 7-й фузелерной роты объяснил, что застал обоих обвиняемых в таком положении: шоссейный унтер-офицер, повалив женщину на землю,
давил ей коленом
грудь и хотел влить ей яд в рот; но она, ударив рукою по склянке, вышибла ее из рук, после чего свидетель нашел пузырек этот в траве.
— Нет, никакими страданиями, никакими молитвами не искуплю своего преступления! Как тяжелый камень, лежит оно на сердце моем,
давит мне
грудь, не дает на миг вздохнуть свободно.
Ему не спалось; стены горницы, казалось,
давили его, в
груди не хватало воздуха, и он, одевшись, вышел из дому, машинально дошел до беседки и так же машинально опустился на скамью.
Небо еще ясно и чисто. Солнышко приветливо освещает землю, и лишь на горизонте появилась красно-бурая полоска, на которую поверхностный наблюдатель природы и не обратил бы внимания, если бы окружающий его воздух не
давил бы ему на
грудь, если бы не становилось тяжело дышать.
Земля горела под ним; огненные пятна запрыгали в его глазах. Когда дождь хлестал по лицу, ему казалось, что сатана бросал в него пригорщины крови. Шатаясь, побрел он, сам не зная куда. Образ на
груди давил его; он его сорвал и бросил в кусты.